Фото:
ИА Regnum
Со второй половины 1930-х провал расчетов главы НКИД СССР Литвинова на построение системы коллективной безопасности становился все более и более очевидным. Менее очевидным было падение уровня доверия к главе советского внешнеполитического ведомства со стороны Сталина. В 1935 году нарком принял участие в 39 заседаниях в кремлевском кабинете генсека, в 1936 — в 29, в 1937 — 28, в 1938 — 24 и в 1939 — всего в 15. 3 мая 1939 года Литвинов был отправлен в отставку. Наркомат иностранных дел возглавил В. М. Молотов. «Еврей Литвинов ушел, — вспоминал Черчилль, ‑ и было устранено главное предубеждение Гитлера.» Можно ли доверять столь категоричной оценке?
В шифротелеграмме постпредам СССР за подписью Сталина от 3 мая 1939 г. причиной отставки Литвинова было названо нелояльное отношение последнего к Совнаркому СССР. Остается удивляться, что, при такой формулировке причин смещения Литвинова, он не был репрессирован. При этом следует отметить, что с мая вплоть до второй половины августа 1939 года Молотов пытался добиться того, чего так и не удалось сделать Литвинову. Перемена в руководстве НКИД пока что не означала отказа от курса Москвы на коллективную безопасность, разумеется, в новых условиях, возникших после ликвидации ЧСР. Тем не менее СССР дважды отклонил предложение Лондона подписать декларацию о помощи возможным жертвам германской агрессии. Причина была проста. Москва хотела подписать договор с точными обязательствами сторон. Именно этого хотела избежать Великобритания. 3 мая 1939 года на заседании британского правительства вновь обсуждался вопрос о желательности возобновления контактов с Германией. И Чемберлен, и Галифакс высказали свое убеждение, что при известных обстоятельствах Лондон мог бы отказаться от выполнения своих обязательств по отношению к Польше.
5 мая в Сейме выступил Бек. Это был ответ на речь Гитлера. Глава польского МИД твердо заявил, что его страна не нарушала условий соглашения с Германией, потому что оно не содержало ограничений относительно договоров с третьими странами. Особое внимание Бек уделил другой спорной проблеме:
«Свободный город Данциг не был выдуман Версальским договором. Он существует уже в течение веков. Не только развитие, но самое существование этого города вытекало из того факта, что он расположен в устье единственной большой польской реки. Этот факт имел решающее значение в прошлом. В настоящее время по этому речному пути и железной дороге осуществляется связь Польши с Балтийским морем. Эта та истина, которую никакая новая формула не может затушевать. Подавляющее большинство населения Данцига в настоящее время — немецкое. Но его существование и его благополучие зависят от экономического потенциала Польши. Мы стояли и стоим решительно за права и интересы нашей морской торговли и нашей морской политики в Данциге.»
Бек добавил, что у Варшавы нечем делиться с соседом и ей нечего уступать, он даже отказался использовать термин «коридор», противопоставив ему «Поморское воеводство». По его словам, польское правительство выступало за мир, но не за мир любой ценой.
«Цена мира велика, — заявил Бек в конце своего выступления. — Но она ограниченна. Мы здесь, в Польше, не знаем понятия «мир любой ценой». Единственное, что в жизни отдельного человека, государства и народа неизмеримо по цене: честь».
Речь прерывали рукоплескания и вслед за ней последовали бурные аплодисменты и крики:
«Нам не нужен мир!»
В духе этой речи был выдержан и официальный ответ Польши, который последовал вечером 5 мая. Итак, на предложения Гитлера Варшава ответила отказом, вскоре после этого в Данциге начались столкновения. В городе увеличивалось количество вооруженных штурмовиков, которые начали провоцировать столкновения с представителями польских властей. Вскоре они начали получать поддержку из Берлина. В город стали приезжать многочисленные национал-социалистически настроенные туристы из Германии, у местных нацистов появилось оружие, появились первые жертвы. В июне в городе было уже около 6 тыс. вооруженных штурмовиков, польские таможенники отчаянно пытались остановить военные грузы.
6 мая Суриц известил Молотова о том, что на Францию в вопросе о форме тройственного соглашения с СССР продолжает оказывать сдерживающее влияние ее британский союзник. Лондон по-прежнему был против широкого формата этого соглашения и хотел добиться того, чтобы «мы своей односторонней гарантией прикрыли ту помощь, которую они уже обещали ряду наших соседей».
Это не могло быть принято Москвой, считал постпред в Париже, и поэтому он рекомендовал добиваться соглашения с точно оговоренными обязательствами сторон, так как в любом случае вторжение немцев в Польшу и Румынию не оставит СССР возможности оставаться нейтральным.
Это были логичные предложения, но выполнить их оказалось сложнее, чем сформулировать. 6 мая Галифакс довольно однозначно дал понять Майскому, что позиция его правительства не претерпит изменений — оно предлагает Москве взять на себя односторонние обязательства в отношении Румынии и Польши. Изменения коснутся только одного условия — английская дипломатия готова признать за Москвой право оказать помощь своим соседям только в случае, если это сделают Лондон и Париж. Это должно было снять опасения относительно возможного изолированного вовлечения СССР в войну. Советcкие предложения по-прежнему отвергались со ссылками на позицию прибалтийских государств, а также Варшавы и Бухареста. Лондон, очевидно, продолжал торговаться с Москвой.
8 мая Молотов встретился с британским послом Вилльямом Сидсом и заверил его в том, что внешнеполитический курс СССР после смены главы НКИД останется без изменений. Без изменений остались и основные положения британской стороны — она по-прежнему ссылалась на позицию Польши. В тот же день состоялась встреча Молотова с польским послом в Москве. Наркоминдел передал польскому послу Гжибовскому предложения СССР и спросил у него, что в них противоречит польским интересам и почему Варшава выступает против них. Посол был уже знаком с этими предложениями и стал долго говорить о том, что Польша находится между великими державами и не хочет соглашения, направленного исключительно против Германии, так как оно может спровоцировать агрессию со стороны Берлина. Поэтому польский дипломат предложил расширить понятие «агрессии против Польши», распространив её и на Румынию (!). При этом он категорически возражал против аннулирования польско-румынского союза, направленного против СССР или расширения его ответственности в отношении Германии.
Итак, польский посол опять занялся, очевидно, на его взгляд остроумной демагогией — он предлагал рассмотреть возможность нападения Румынии на Польшу по требованию Германии, но отказывался рассматривать возможность пересмотра антисоветского договора с ней, так как считал это внешним давлением, недопустимым для независимого государства. Вряд ли это могло настроить в пользу искренности позиции Варшавы. Между тем, в тот же день, 8 мая 1939 года, германский посол в Турции Франц фон Папен на встрече с советским полпредом А. В. Терентьевым намекнул на возможность сотрудничества между двумя странами, интересы которых, по его словам, не пересекались нигде. Берлин был заинтересован в исправлении несправедливых для Германии условий Версаля, после выполнения этой задачи он не будет иметь никаких планов территориальных изменений. Папен предложил установить для начала хорошие отношения между германским и советским представительствами в Турции. Было ясно — германские дипломаты ведут зондаж на предмет возможного сближения двух стран. Глава НКИД инструктировал Терентьева вести себя с Папеном так же, как и с французским представителем в Анкаре. Советская разведка сообщала о настроениях в Берлине — там планировали начать военные действия в Польше в июле или августе и решить эту проблему за 8−14 дней.
10 мая советская сторона сделала свои предложения Великобритании. Они были уже знакомы англо-французской стороне — это было признание необходимости общей гарантии против агрессии Польше, Румынии, прибалтийским республикам, Греции, Турции, общая выработка условий оказания помощи и т.п. Париж и Лондон должны были «добиваться изменения польско-румынского договора» в направлении, которого добивалась советская дипломатия. Великобритания по-прежнему продолжала уклоняться от четко сформулированных обязательств. Ту же линию поведения избрала и Польша.
11 мая Молотов встретился с Гжибовским. Тот познакомил наркома с очередной инструкцией из Варшавы. Польша не могла оказать помощь СССР, а потому не могла и принять её, а договор может быть заключен только на основе взаимности. Против англо-франко-советского договора Бек ничего не имел, так как этот вопрос касался только самих этих государств. На попытку Молотова уточнить позицию Варшавы Гжибовский ответил, снова перечитав инструкцию. Таким был стиль польской дипломатии. Посол явно упивался столь оригинальным стилем поведения. Впрочем, Гжибовский под конец беседы соизволил намекнуть на возможность перемен в политике его страны.
«Вся беседа, — подводил итоги нарком, — свидетельствовала о том, что Польша не хочет связывать себя какими-либо соглашениями с СССР или согласием на участие СССР в гарантировании Польши, но не исключает последнего на будущее.»
Могло ли все это способствовать доверию Москвы к польской политике и польским политикам, которые еще недавно гордились тем, что прикрывали тылы Гитлера? Сомнительно.
С другой стороны, немцы явно продолжали предлагать сотрудничество и понижение напряженности в отношениях. 17 мая Астахов встретился в Берлине с заведующим отдела референтуры политико-экономического отдела МИД Карлом Шнурре. Разговор начался с обсуждения преобразования торгпредства в Праге в филиал торгпредства в Берлине и сохранения за филиалом права экстерриториальности. Шнурре положительно отреагировал на эту новость и долго говорил о необходимости улучшения советско-германских отношений, а также сообщил о планируемой им поездке в Москву, в ходе которой он хотел бы встретиться с Микояном. Приезд Шнурре был признан в Москве нецелесообразным, «пока под экономические переговоры Советского Союза с Германией не будет подведена надлежащая политическая база». Не была уважена и просьба германского посла графа Фридриха-Вернера фон дер Шуленбурга о высылке в Германию 300−400 германских подданных, находившихся под арестом в СССР.
19 мая 1939 года, выступая в Палате общин, Чемберлен оценил состояние отношений с СССР следующим образом:
«Я не могу не чувствовать, что существует какая-то завеса, какая-то стена между двумя правительствами, которую чрезвычайно сложно пробить».
На слушаниях по вопросу о внешней политике одним из самых авторитетных критиков правительства стал Дэвид Ллойд-Джордж. По мнению ветерана британской политики, наступил момент принятия решения, не менее судьбоносный, чем в 1914 году. Диктаторам нужны быстрые победы, а не длительные войны, заявил он, и без помощи России невозможно обеспечить защиту Польши и Румынии. Требовалось кардинальное изменение внешней политики. Но пока её необходимость еще только обсуждалась, Берлин и Рим активно действовали. 22 мая был заключен союзный германо-итальянский договор.
Через восемь дней Муссолини дал ему однозначное объяснение: готовится война между плутократическими, эгоистическими и консервативными нациями, с одной стороны, и густонаселенными и бедными — с другой. Италии был необходим значительный подготовительный период и ранее 1942 года, а возможно и 1943 года она не будет готова к выступлению и оно может обещать успех. Италия надорвала свои и без того весьма скромные возможности войной в Африке и участием в войне в Испании. Тем не менее, опасность войны нарастала, что, казалось бы, должно было бы ускорить вопрос о проведении англо-франко-советских переговоров о союзе. Но английская и французская дипломатия продолжали надоевшую уже игру — сначала необходимо заключить политический пакт, а с военной конвенцией не стоит спешить и т.п. Позиция Москвы была изложена с самого начала, ясно и публично.
Между тем, угроза войны для СССР вновь становилась весьма реальной.
