Очерк о научном пролетариате. Часть 2

Отчуждение продукта научного труда

Товаром при капитализме является не только рабочая сила ученого, но и продукт его труда, в нашем случае информация. В научном мире самой распространенной формой выражения нового знания является научная статья. Она была изобретена еще в XVII веке, чтобы заменить ученым мужам личное общение. При капитализме же научная статья становится товаром, за который платит либо её потребитель, либо сам производитель за возможность бесплатного пользования для остальных.

Журнальный бизнес переживает свой расцвет во второй половине ХХ века. Бурное развитие науки закономерным образом привело к тому, что издательствами завладели энергичные предприниматели, торговля доступа к научным знаниям стало весьма прибыльным делом, рынок быстро монополизировался. Крупнейшее издательство Elsevier по капитализации превосходит Сбербанк России. В цифровую эпоху монополисты смогли сократить цены на расходы, но при этом сильно завысить цены на подписки. Большая часть их клиентов – это университетские библиотеки, у которых просто нет выбора: в противном случае сотрудники университета останутся без информации. Следующая цитата из статьи лондонского писателя, бывшего иммунолога Стивена Бьюрани, опубликованной в газете «The Guardian», отлично описывает бизнес-модель монополистов в издательском бизнесе, таких как Elsevier, Springer, Wiley, Informa.

«Ядро деятельности издательского дома Elsevier составляют научные журналы, еженедельные или ежемесячные издания, в которых ученые делятся друг с другом результатами своей работы. Несмотря на узкую аудиторию, научная периодика — бизнес довольно внушительных масштабов. Насчитывая более 19 миллиардов фунтов стерлингов общих мировых доходов, он по своим размерам занимает промежуточное положение где-то между индустрией звукозаписи и кинопроизводством, правда отличается гораздо большей рентабельностью. В 2010 году отдел научных изданий Elsevier сообщил о доходе в 724 миллиона фунтов стерлингов, полученном всего с двух миллиардов продаж. Это была 36-процентная разница — выше, чем зарегистрированная в том же году такими компаниями, как Apple, Google или Amazon.

Способ заработать на научных статьях выглядит очень похоже — за исключением того, что научным издателям удается избежать большинства фактических затрат. Ученые сами руководят созданием своих трудов — получая в основном правительственное финансирование — и предоставляют их издателям бесплатно. Издатель платит научным редакторам, которые оценивают, стоит ли работа публикации, и проверяют ее грамматику, но главная часть редакционной нагрузки — проверка научной достоверности и оценка экспериментов, процесс, известный как экспертная оценка — ложится на плечи ученых, работающих на добровольных началах. Затем издатели продают продукт институциональным и университетским библиотекам, опять-таки финансируемым правительством, чтобы их читали ученые — которые в собирательном смысле сами и являются главными создателями этого продукта.» [11]

Такой откровенный паразитизм и грабеж вызывал возмущение не только ученых. В 2011 году британским журналистом и политическим активистом Джорджем Монбиотом была опубликована статья «Помещики в науке», приведем цитату оттуда:

«Вам может быть не по душе, что Руперт Мёрдок взимает 1 фунт стерлингов за суточный доступ к газетам Times и Sunday Times. Но вы, по крайней мере, можете за сутки прочитать и скачать сколько угодно статей. Прочтение же одной публикации издательства Elsevier стоит 31,5 доллар. Издательство Springer берет почти 35 евро за статью, Wiley-Blackwell — 42 доллара. Хотите прочитать десять — десять раз и заплатите. И эти журналы сохраняют авторские права навечно. Желаете прочитать старую публикацию 1981 года? Заплатите 31 доллар 50 центов». [12]

Российский рынок научных публикаций монополизирован издательским холдингом Pleiades Publishing, принадлежащим Александру Шусторовичу. Компания издает большую часть англоязычных версий статей РАН при участии Springer Nature. Российские версии издаются издательством «Наука», также принадлежащим ему.

Альтернативной моделью является модель открытого доступа, которая начала свою жизнь в цифровую эпоху. Вы должны заплатить издателю за все издержки, связанные с рецензированием и правкой публикации, а за это ваша статья будет доступна бесплатно в интернете. Для журналов открытого доступа имеются различные варианты бизнес-моделей, в ряде случаев за публикацию платит не автор, а журнал субсидируется университетом или существует даже за счет рекламы. Преимущество такой модели лишь видимая: слишком большая конкуренция за публикацию в престижном журнале, зато расцвели пышным цветом «теневые» журналы, которые опубликуют что угодно за ваши деньги.

Предположим, вы хотите, чтобы о вашем открытии узнало как можно больше людей. Тогда вам нужно послать статью в престижный журнал, который чаще цитируется, который обладает более высоким рейтингом. Он определяется импакт-фактором – показателем, определяющим частоту цитирования журнала за трехлетний период. Учет этого показателя проводит американская корпорация Thompson Reuters. И если первоначально этот показатель использовался в библиометрии, то в последние три десятилетия он превратился в этакую меру престижности журнала. В высокоимпактовый журнал пробиться не так просто. Вас, конечно, могут опубликовать в вашей родной стране на родном языке, но местечковый журнал может просто не учитываться в системе Web of Science, которая принадлежит Thompson Reuters, и о вашем открытии могут просто не узнать.

Сам факт публикации статьи, порядок в списке авторов, а также рейтинг журнала, в котором она опубликована, позволяет капиталисту оценивать производительность труда научного работника без обращения к его содержанию, исключительно формально. И если 40-50 лет назад у ученого еще была возможность тратить много времени на кропотливое изучение какой-либо проблемы, то теперь определяющим является «темп и рейтинг» публикаций. По этой причине, как и в случае с грантом, публикация становится самоцелью, подменяя собой первоначальную, истинную цель научного труда. Разумеется, откровенную лженауку в престижном журнале не опубликуют (рецензируют-то сами ученые), однако ориентация на количество ведет за собой неизбежную потерю качества, а также исследование безопасных, нерискованных проблем, которые мало значимы для общества, зато результаты по ним гарантировано опубликуются. Левинс и Левонтин отмечают, что значительная часть огромного количества публикаций сегодня – это шумовой взрыв.

Еще один порок, вызванный системой «Publish or Perish» (публикуйся или умри) – это растущая невоcпроизводимость полученных результатов. Особенно это характерно для биомедицинских исследований, потому что формат научной статьи не позволяет с точностью описать все тонкости эксперимента. Так, воспроизводится только 14% результатов, описанных в статьях по проблеме рака [13]]. Определенные техники проведения эксперимента могут отрабатываться годами, но в статьях это не учитывается. Результаты, которые нельзя воспроизвести, не несут для общества никакой практической пользы. Зато увеличивается вероятность того, что они будут сфальсифицированы, пусть и не вполне сознательно. Трагический случай произошел в Японии в 2014 г.: Харуко Обоката, молодая исследовательница из Института биологии развития «Рикэн» опубликовала две статьи в журнале Nature о новом способе получения плюрипотентных стволовых клеток. Опубликованные результаты никто не мог повторить, в том числе и сама Обоката. Статьи были удалены. Доктор наук Ёсики Сасаи – неформальный руководитель и один из соавторов статьи – покончил с собой, не выдержав травли в прессе и со стороны начальства [14].

Публикационная активность ученого отслеживается при помощи индекса Хирша – показателя, отражающего как частоту публикаций, так и число цитирований автора. Несмотря на критику со стороны научной общественности, его по-прежнему используют как меру продуктивности ученого и вряд ли от него откажутся. Зато упомянутый выше шумовой взрыв только усилится: для накрутки индекса Хирша исследователь кооперируется с несколькими лабораториями, занимающихся теми же проблемами, после чего начинается производство небольших статей, бедных по своему содержанию, но зато со ссылкой на уважаемых коллег. Действительно ли ваше открытие принесет обществу новое знание – не суть важно. Главное, чтобы по форме ваша деятельность была научной, а вы тем временем можете спокойно заниматься честным распилом грантовых денег и производством информационного мусора.

Взгляд изнутри

Рассказывает Ж., около 30 лет, старший научный сотрудник, руководитель гранта:

«В богатых лабораториях, руководители которых имеют хорошие связи и положение в верхах академической иерархии и фондах, распределяющих средства на финансирование научной работы, получение грантов зачастую поставлено на поток, и рядовые сотрудники не обременены проблемой добывания средств к существованию и работе в той степени, в каковой это бремя давит на маленькие группы или лаборатории, не имеющие своих «паровозов». За них это бремя несут руководители и порой специально нанятые секретари-менеджеры, разбирающиеся с грантовой бумажной волокитой. В маленьких же группах, не имеющих каких-либо связей наверху, но где еще теплится энтузиазм и желание заниматься наукой, все сотрудники заняты, помимо основной работы, написанием заявок на получение грантов по разным тематикам от разных фондов, которые часто посылаются параллельно, к примеру, в Российский Научный Фонд (РНФ) и Российский Фонд Фундаментальных Исследований (РФФИ). Весьма небольшую вероятность выигрыша в конкурсе «без гандикапа» пытаются увеличить числом «выстрелов» — из десяти выстрелов девять будут в молоко, но один раз нет-нет да попадет в цель. Не исключением была и наша группа, которая подала заявки на гранты по двум разным темам в РФФИ и РНФ. Заявка в РФФИ прошла, а в РНФ была отклонена. Через год немного переделанную заявку снова подали в РНФ, но поскольку уже был грант от РФФИ, и к тому же меня пригласили в параллельный проект в другой лаборатории, перспектива взвалить на свои плечи руководство третьим проектом скорее пугала, а не радовала. Но закон Мёрфи не обманешь – заявку в РНФ одобрили именно тогда, когда этого не очень-то и хотелось. И я стал счастливым руководителем своего первого и сразу достаточно крупного проекта.

Многие скажут, что грех жаловаться, ведь далеко не каждому выпадает такая удача – быть сразу в нескольких грантах, да еще и руководить таким серьезным проектом в столь молодом возрасте. Разумеется, это так, с одной стороны. С другой стороны, в руководстве собственным проектом РНФ есть и свои минусы, которые порой сильно перевешивают плюсы. Быть руководителем гранта – это не только и не столько развитие своей тематики и научная работа, сколько постоянное, перманентное решение каких-либо проблем, которые зачастую, по-хорошему, решать должен не ты, а специально обученные люди. И это все в дополнение к тому, что нужно параллельно вести весьма интенсивную исследовательскую деятельность, поскольку РНФ выжимает из своих «клиентов» все соки, требуя по 10 и более публикаций за три года.

Планово-финансовый отдел (ПФО) и бухгалтерия

При ограниченном штате и достаточно большой отчетной нагрузке со стороны дирекции вынуждены максимально дистанцироваться от звена исполнителей и его проблем. Плюсом сюда идет простое желание свалить как можно больше малоприятной работы на других. В результате работа по оформлению договоров с фирмами-поставщиками и договоров подряда с исполнителями, составлению смет, разрешению спорных ситуаций с фирмами, оформлению бумаг, отслеживанию поставок, бухучету лежит на плечах руководителя проекта. Мне иногда приходилось буквально вытаскивать из сотрудников ПФО банальные образцы договоров, составленные в предыдущее время, а порой просить более опытных коллег поговорить с ПФО, поскольку на мои просьбы реакции не было. В дополнение ко всему этому, из-за общего бардака ПФО часто теряет документы, которые ты ему присылаешь, что вынуждает скрупулезно, практически до паранойи сверять количество листов и наличие всех копий всех бумаг, потому что все шишки в конечном счете достанутся руководителю гранта. Особенно радуют ситуации, когда неделю тормошишь напортачившего менеджера фирмы, забывшего отправить тебе правильную бумажку (по словам ПФО), он тебе ее в итоге делает и отправляет, а на следующий день сотрудник ПФО торжественно находит потерянный документ в кипе своих бумаг. Не менее радуют ситуации, когда сотрудники ПФО обвиняют тебя в том, что ты не указал, как им заплатить по твоим закупочным счетам. Пример: договор с фирмой о 30% предоплате был составлен и завизирован всеми сторонами, аванс 30% уплачен. После доставки реактивов сотрудники ПФО ошибочно направляют документы на оплату 100% от счета, что привело к переплате 30% суммы. Менеджер фирмы сообщает об этом, я звоню в ПФО и выясняю, что это, оказывается, я должен был написать им «карандашиком на служебной записке», что нужно оплатить 70% от суммы, хотя документооборот по идее должен осуществляться ими. В итоге, виноват опять руководитель проекта, но никак не администрация.

Кроме того, ПФО является заложником дирекции, которая в нарушение всех условий фондов требует от грантодержателей отчислять на накладные расходы организации вместо 10% все 15%, а то и 20% от размера гранта, что при должном интересе контролирующих органов могло бы приводить к возбуждению уголовных дел. Однако при помощи каких-то мутных маневров эти переплаты маскируются липовыми счетами на закупки — получается, что я как бы покупаю на 250 тыс.руб. дополнительные расходные материалы, а не отдаю их организации просто так. Естественно, никаких реальных покупок не происходит. Дирекция мотивирует это тем, что, дескать, институту не хватает средств, чтобы сводить концы с концами. Был забавный момент, когда я пришел к одному уважаемому человеку, тоже руководителю проекта, с вопросом – как быть в такой ситуации и можно ли как-то урезонить администрацию? На что он мне поведал, что когда объявили об этом решении, было множество возмущенных заявлений от руководителей грантов, вплоть до угроз уйти целыми группами в другие институты. Разумеется, закончилось все ничем и довольно быстро: особо буйным доходчиво объяснили, что их никто не держит, они могут идти на все четыре стороны прямо сейчас, и боевой настрой протестующих быстро угас. На вопрос о том, готов ли кто-то объединиться, чтобы противостоять подобным поборам, уважаемый человек ответил, что на самом деле, все вроде как с одной стороны и хотят, но вот никак не могут. Короче говоря – молчат в тряпочку и терпят. То есть ни о каком объединении грантодержателей и их коллективной борьбе против нарушений со стороны руководства нет и речи: руководители проектов держатся как за спасательный круг за свои гранты и места, и готовы терпеть, по-видимому, какие угодно ущемления ради сохранения своего статуса.

Загруженность

Работа по гранту РНФ обязывает отчитываться большим количеством публикаций, поэтому в довесок к преодолению бесконечных бюрократических препонов руководитель должен заниматься собственно тем, ради чего он этот грант получал – научной работой, ее организацией, планированием, проведением экспериментов, обработкой результатов и написанием статей. Для отчетности по проекту РНФ требуется минимум 10 статей за три года, т.е. минимум 3-4 статьи в год, причем очень приветствуются публикации результатов в престижных (читай – зарубежных) высокорейтинговых журналах. Соответственно, чтобы выполнить требование фонда, необходимо проводить исследования в очень плотном, интенсивном графике. Таким образом, увеличивается продолжительность рабочего дня: в среднем, у меня уходит 10 часов чистого рабочего времени в день (это без учета обеда и времени в транспорте на пути на работу и с нее). То есть варьирование идет от 8 часов до 12-13 в день в зависимости от необходимости. Если прибавить к этому время на обед и транспорт, то соответственно, цифры повышаются – от 10 до 15 часов в день. Разумеется, при работе в таком бешеном ритме ни о каком досуге, хобби или просто отдыхе речи быть не может: придя домой, хочется просто отключить мозг и не делать ничего. К примеру, если раньше после работы я мог поехать вечером к девушке, то сейчас такой возможности зачастую просто нет. В выходные же как минимум один день уходит на то, чтобы просто выспаться и отдохнуть дома, никуда не выходя, разве что в магазин за необходимыми покупками. В воскресенье же куда-то выезжать и что-то делать тоже хочется далеко не всегда, поскольку сил просто не остается ни на что. Максимум что хочется – это посмотреть какое-нибудь кино или позависать на ютубе. Понятное дело — это исключительно мои индивидуальные особенности, но, думаю, далеко не у многих найдется время и силы на что-то большее. К тому же, в выходные приходится доделывать дома то, что не успеваешь делать в лаборатории – дочитывать литературу, обрабатывать данные, составлять планы дальнейшей работы, что, по сути, отбирает время, предназначенное на отдых. Какие-то поездки, экскурсии, путешествия обретают перспективу воплотиться в жизнь только в отпуске, который наполовину будет съеден тем же – подготовкой статей, разрешением бюрократических вопросов с администрацией и так далее. После нескольких месяцев работы в таком режиме наступает реальное истощение, которое раньше казалось мне чем-то эфемерным. Я раньше думал, что выгорание свойственно только людям рутинных профессий, что со мной такого не случится, но я ошибался. Очень трудно под конец года, когда добавляется влияние погоды и недостатка солнца. Недосып, усталость, постоянное нервное напряжение, серость на улице негативно сказались на здоровье: я стал чаще болеть, вернулись сигареты, периодически стало тянуть выпить в выходные, потому что так проще всего расслабиться и забыть ненадолго о своих проблемах.»

К сожалению, в нашей полупериферийной стране большинство молодых ученых и аспирантов поддерживают сложившиеся отношения. Они принимают и исповедуют принцип «публикуйся или умри», ищут места учёбы и вакансии не по признаку своего желания заниматься конкретной научной проблемой, а по «успешности и перспективности лаборатории». Подавляющее большинство вообще воспринимает «немейнстримные» направления как минимум нечто странное и не заслуживающее интереса и внимания. Те, кому посчастливилось работать в финансируемой лаборатории, часто подвергаются самой жестокой эксплуатации: давление со стороны начальства, работа в выходные и в праздники. Если же у научного руководителя нет грантов или они небольшие, то молодому ученому порой приходится подрабатывать на стороне, так как на нищенскую аспирантскую стипендию не прожить. Отсутствие гранта вынуждает работника устраиваться на неполную ставку в другое учреждение, подрабатывать на стороне репетиторством. Разумеется, есть и выходцы из обеспеченных семей, которые могут себе заниматься наукой «для души», а не для денег. Как-никак творческий характер работы и зачастую свободный график весьма притягательны. Значительная часть стремится включится в глобальный рынок и уехать учиться и работать за границу как можно раньше, подавая заявки на стажировки и стипендии. Поскольку рынок перенасыщен, то после аспирантуры, не обладая публикациями в приличных журналах и хорошими рекомендациями от полезного человека, уехать значительно сложнее. Есть те, которые уходят работать в сферу торговли научным оборудованием, или иное наукоемкое производство.

Несмотря на широкий спектр политических взглядов (стараниями наших научных популяризаторов чаще либеральных), абсурдность грантовой системы, оторванность труда научного работника от реальных общественных нужд становится очевидной для все большего числа людей. Прибавим к этому низкие зарплаты и бумажную отчетность – и получим вполне годную почву для сомнения в адекватности системы в целом. Показать, что корень этих проблем – именно сами капиталистические отношения, и есть задача агитатора, работающего в научном коллективе. Скромный опыт говорит нам о том, что самый лучший способ агитации в этом случае – индивидуальный. В случае успеха возможно вовлечение человека в кружковую работу.

На пути к преодолению

Итак, мы имеем порочный круг, в котором и сам труд научного работника и его продукты отчуждены от него самого. Чем выше рейтинг научного работника, тем больше вероятность получить грант с целью опубликовать статью для еще большей накрутки рейтинга. И этот порочный круг подпитывается целью стать «свободным ученым», который обладает привилегией: возможностью заниматься свободным научным творчеством, получая достаточно денег от государства. В классовом отношении такой «успешный ученый» стоит ближе к буржуазии, чем к пролетариату. Как правило, он занимается исключительно руководящей работой внутри своего «цеха по производству научных знаний».

Научный пролетариат весьма многочисленный, однако осознать свое классовое положение ему мешает конкурентная среда в сочетании с иерархией в научном сообществе. Сказывается и нехватка времени. Как замечает Джон Трегонинг [15], доктор медицины из Имперского Колледжа Лондона, ученые загружены побочной работой настолько, что у них просто не остается времени для того, чтобы осмыслить свое положение, поскольку вопросы, посвященные общему благу, кажутся слишком туманными. Так как есть, пусть все меньшая, возможность выбиться наверх, научный сотрудник в массе своей заражен мелкобуржуазной идеологией личного успеха. Критика существующей системы со стороны видных представителей науки носит поверхностный характер и ограничивается, разумеется, косметическими реформами, в частности, предложениями улучшить систему преподавания, рассказывая аспирантам о карьере в индустрии, чтобы снизить давку на входе. Дают они и благостные рекомендации грантодателям о том, как нужно учитывать уровень подготовки грантозаявителя, и т.д. О ликвидации капитализма от научных корифеев вы не услышите никогда, ведь это же лучшая из систем, которая вознаграждает достойнейших!

Но поскольку происходит пролетаризация научного работника, постольку возрастает возможность пополнения рядов революционной интеллигенции. То есть научное знание о том, как построить новое общество, будет доступно не единицам, и даже не сотням людей, а гораздо большему их числу.

Каждому научному работнику необходимо осознать, что он подвергается эксплуатации и что только при социалистических общественных отношениях он сможет полноценно реализоваться в науке. Ведь обобществлению подвергнутся не только вещные средства производства, но и информационные, а это значит, что все статьи будут находиться в свободном доступе, что невероятно ускорит научный прогресс. Возможно, сами научные журналы уйдут в прошлое, поскольку требования к публикации будут строже, и проверка каждой статьи будет требовать большого количество ресурсов. Вместо этого на специальный сервис будет загружаться отчет о проделанной работе после оценки трудовым коллективом на обозрение широкой общественности, и обсуждаться в онлайн-режиме. Подобные сервисы уже создаются при поддержке частных благотворительных фондов, например Open Science Framework. Государство, принадлежащее рабочим, будет всячески заинтересовано в том, чтобы вкладывать в такую «убыточную» отрасль, как наука, гораздо больше средств. Научный сотрудник снова станет почетной профессией, как это было в СССР, при всех недостатках науки советской. Эффективность работы ученого будет оцениваться трудовым коллективом и руководством института, которые будут смотреть на реальные трудовые проблемы и достижения каждого человека. В прошлое уйдут формальные критерии «публикабельности» и цитируемости.

Но то будущее! А пока стоит лишь отметить, что новые общественные отношения, пусть и с трудом, но пробивают себе дорогу. 5 сентября 2011 г. нейробиолог и программист Александра Элбакян создала сервис Sci-Hub, при помощи которого можно скачивать статьи, находящиеся в закрытом доступе. Sci-Hub помог и продолжает помогать сотням исследователей: ученые из стран периферии получили доступ к знаниям, которого были лишены из-за того, что их университеты не могли оплачивать подписку на журналы по монопольно высокой цене. По информации с самого сайта, уже более 78000000 статей находятся в открытом доступе. Интересно, что пиратским сервисом широко пользуются и в развитых странах. Раньше, для того чтобы скачать статью из закрытого доступа, вы должны были идти в библиотеку университета, при условии, что оплачена подписка, или платить деньги за статью. Теперь, благодаря Sci-Hub, вы можете скачать статью за считанные секунды совершенно бесплатно. Нью-Йоркский окружной суд удовлетворил иск компании Elsevier и обязал Александру выплатить 15 миллионов долларов. Создательница проекта, совершившего переворот в научном мире, скрывает свое местонахождение.

В заключение отметим, что в настоящий момент, несмотря на растущую популярность движения за открытый доступ, осознание научными работниками своей классовой принадлежности идет медленно и стихийно. Помочь осознать его – вот задача коммунистов будущего, к коим мы имеем дерзость причислять себя.

Молодые научные сотрудники

Примечания смотрите в источнике

newsland.com